Записки от старости. Ироническая проза - Владимир Данилушкин

Другой бы рассказал, я бы не поверил, а тут превращение на моих глазах произошло. А вот дошел ли я до цели ночного путешествия, я так и не понял. Может, и дошел.

И тут над Красноярском столкнулись в воздухе наш и американский самолеты. Ну, наш-то понятно, а каким ветром занесло американский? Запросто могли сбить на подлете. Но уж больно хотелось узнать пентагоновцам, что это за центр управления климатом русские построили, да потом легко, не заморачиваясь, снесли, как бы пойдя на уступки стратегическому противнику. Подчинившись требованиям американцев. А на Аляске все осталось. И новые кухни погоды появились. Что бы это значило? Да я знаю, что ли? Теперь их кухарки климатом правят.

Нет грома без молнии. Стало быть, знаешь, – голос у меня в голове. – Слишком много знаешь. И жена твоя два раза на Аляску летала, и сын там вдоволь погостил. И сам в Красноярске бывал.

Там Ленин был в ссылке. Вот-вот, все понимаешь. И нечего шлангом прикидываться. Тихо! Как в четыре утра на улице Ленина в Магадане. И вдруг истошный крик. В этот миг в родильном доме появился на свет и сделал первый вздох человек, пока что безымянный, и вся будущая жизнь пробежала перед глазами младенца, до самого его последнего вздоха в конце XXI века.

И он заплакал, да так горько, так не по-детски! Мороз по коже.

Это был я.

Оказался я живой.

Пусть и с замедлением, сработал антивирус.

Удар молотком

И что надыбал ты на дыбе той?

Я получил удар по кумполу молотком для дорожных работ. Резиновый молоток – как резиновая пуля. Ударили, будто лампочку разбили. Она погасла, но перед тем ярко вспыхнула на мгновение, высветив необычно теплое лето конца прошлого века. Должна же быть компенсация за зимний дождь. Не в смысле денег и благ, а в смысле механики, в том числе и небесной – ком-пен-сация механических усилий. Лето, когда я был хоть и не молодой уже, но достаточно беззаботный. Конечно, говорю это не без натяжки смысла. Не предполагал я, что реальных забот и проблем, смысла смерти я еще не ведаю. Машина «Жигуль» восьмой модели была на ходу, и сам я на ходу был, легок на ногу. Работал много, нормально платили, пусть и с задержками. Совсем небольшими, по с равнению с дальнейшими временами. Ездил в отпуск на материк. Пил вино и смотрел телевизор. Сопереживал ему, сочувствовал ведущим. Не ломал голову, где взять деньги. Как поется в одесской песне, «их есть у меня».

Чтобы понять старость, не стоит вытаскивать для сравнения молодые годы. Да и молодые надо, но предпенсионное десятилетие важно. Как средняя зарплата для начисления отпускных. Может, оно и останется в памяти в последний миг, вспыхнет перед тем, как рухнуть носом в огородную землю, щедро сдобренную фекалийными солями. Собственно говоря, этот миг я сейчас переживаю, просто растянул его лупой времени, иначе говоря, ускоренной съемкой, теперь ведь можно и полет пули заснять и рассматривать часами.

Вспышка! Сколько она может тянуться? Время не резиновое. В секунду все случилось. Получил резиновым молотком по живой голове. Мозг умирает и в момент угасания пожирает собственный разум. Разве непонятно? Разве станет понятней? Сейчас я усну, но перед этим мне покажут кино про меня. Собственно уже кажут. В формате 3Д.

Собственный мозг, умирающий от гипоксии – лучший режиссер и оператор. Забавно как – живешь, дурак дураком, а в последний миг все откроется, озарится. Важно проснуться перед вечным сном, чтобы на все сто процентов, расправить плечи, распушить ноздри, разогнуть спину. Прикоснуться к военно-врачебной тайне. Конечно, ты ее не выдашь: нет такой возможности. Нет и нужды. Кому надо, само откроется. Никто еще оттуда не возвращался. Якобы. Есть, наверное, и возвращенцы. Вон один из клинической смерти вышел, его жена отравила. Уже сколько лет не может спать и не стареет. Лет двадцать. Что-то он оттуда принес. Но не распространяется. Будто давал подписку на оборонном заводе. Кровью писал на пергаменте, выделанном из собственной кожи. Я знаю, что это такое. 45 лет прошло, а ни одного секрета никому не выдал. Ни матери, ни жене. Ни сыну и внуку. Собственно, они ни о чем и не спрашивали. Им это не интересно. Раскроешь рот, они тут же заткнут.

Да кому ты нужен, кому нужна твоя жизнь – с секретами, не стоящими выеденного яйца, с тайнами, которые сейчас секретны, а по прошествии лет, знает каждая собака?

За Арманью

Крышу сорвало

С Пизанской башни. Опять нас, пейзан,

разводят на башли.

Начало июля 1998 года, в Магадане отключена горячая вода, и больше всего на свете хочется купить склянку с солью для душистых лечебных ванн, дабы искупаться в ароматном рассоле, смыть соленый полпот.

Соль «с пеной» для ванн. А мне видится пена у рта. Во – какая экзотика!

Надпись на полях. Август 2011 года. Воды в квартире нет – ни горячей, ни холодной. Пожарные машины за окном. Возгорания, по счастью, не видно. Пора ранняя для загара. Может, это все – учеба личного состава МЧС?

Москва поспешила передать: в Магадане, мол +20, хотя набралось лишь 13. Конец июня – это еще не лето. Но июль, хочешь, нет, надо признать жарой. Хотя бы в полутяжелом весе. Когда есть машина, можно отвлечься от чистоты тела и в выходные выезжать на море в сторону Армани, жечь костер из плавника: жаркий, как из антрацита. Море раскатисто шумит, звук бильярдно прокатывается по гальке и щекотно отдается в позвоночнике.

Соленое слово проносится над солеными просторами.

Сладко-горькое чувство, после кислого. Рот в безвкусной слюне. От полноты жизни едва не лопаются глаза. Обманчивое ощущение, что совершил заплыв. Есть на пути в Армань Соленое озеро. Как-то там из моря вода просачивается сквозь песок и нагревается. Прям курортной температуры вода. Можно купаться, а загар изначально красивее, чем в Сочи. А чуть дальше от берега в этом месте сильное течение. Вроде и шторма нет, а гибнут люди, несет их море, не выгрести. Что ни год, новые жертвы.

Едем дальше, минуя лицензионный участок – чистый и живописный. Главное – услада глаз, чтобы волны-волны качали-качали, когда вернешься на третий этаж и нырнешь в постельку. Кто-то рядом готовит шашлык на ребрышках, и от этого у меня в ребрах теснение и щекотка. Кто-то с телевидения говорит, голос знакомый до сердечного стона. Просто не верится, что этим голосом можно произносить бытовые фразы, совсем как старшему экономисту или уборщице. Как-то все это глупо. От смущения не знаешь, куда спрятать взгляд. Разве что вытянуть вдаль моря. Вдруг понимаешь, какие бывают несчастные люди – фанаты артистов, футболистов и общественных деятелей: а местная телеведущая в маленьком городе – как член семьи. Это она, боже ж мой, ОНА! Телезвезда магаданского серого неба. Пасмурные дни этой поры темней, чем белые ночи. Выходишь поутру из дома: пахнет травой и, похоже, что ты в отпуске на юге. Там тоже прохладно поутру, но быстро нагревается до температуры сковородки для поджаривания гренок. Но море – как Черное, так и Охотское пахнет одинаково поутру. Но не паникуй, включи воображение. Оно не подведет.

Только говорящая голова местного канала может 22 декабря, в самый короткий день в году, сказануть: мол, сегодня день сровнялся с ночью по длительности. Сморозившая эту милую нелепость – молодая особа, называющая себя журналисткой, с жиденькими волосиками, кривеньким ротиком, показываясь ежевечерне, читала механическим голоском глупейшие объявления, не поднимая от бумажных листков своих блеклых маловыразительных щелочек-глаз.

Спустя год сияние, невидимое без специальных приборов, появилось вокруг реденьких волосиков ее скромной прически. Повторяешь слово в слово ее милые глупости, и восторг, перемешанный со стыдом, густо заливает с головы до ног. Будто бы подсматриваешь в замочную скважину. Несколько вечеров неотрывно смотришь этот канал, вожделенно представляя, как выглядит ОНА после полуночи, теплая и пушистая, похожая на булку свежевыпеченного хлеба, заждавшуюся острого ножа.

С какой стати клубится этот интерес, совершенно непонятный? Глядишь, как баран на новые ворота, за которыми старый мир. А то вдруг ловишь себя на теплоте к некладушке, словно она твоя сестренка, а ты хочешь спасти ее от чеканутого Чикатило, с мрачной шутливостью прозванного поклонниками черного юмора Корчагиным наших дней.

Потом внезапно все гаснет, будто выдернули шнур из розетки. Тянет на гнилую философию и забродившую социологию. Воображение ерзает в сторону собственного отсутствия. А ЕЕ за особую телегеничность уже взяли в Москву. Но есть другая – настоящая куколка, с детским, не по годам, лицом и чарующим серебреным колокольчиком речи. Начинает, как и в первом случае, с чтения так называемых коммерческих объявлений. Окутанная тайной, волнует и обещает она какие-то особые кукольные ощущения, если посетишь магазин «Эйфория». Прислушайся к названию, и ощути, о чем лай. Невозможно противопоставить доводы разума этому зову из глубины девичьей непостижимости.